В шторм с Манкиным. Воспоминания о легендарном украинском яхтсмене
Финн и дельфин
Лигурийское море кишело пиратами. Много веков тому назад, конечно. Так что перед выходом с Валентином Манкиным на водные просторы у Ливорно я не волновался. К тому же, сами понимаете, единственный в мире спортсмен, выигрывавший Олимпиады в трех различных классах яхт, все волны, течения и ветры знал наизусть. Накануне на балконе его скромной квартиры в Ливорно Манкин, работавший уже тренером сборной Италии, даже не повествовал, а живописал, как побеждал некогда на самых больших регатах.
"Перед последней, шестой гонкой на Олимпиаде в Мехико я уже обеспечил себе золотую медаль и мог в море не выходить, – с горящими глазами рассказывал Валентин. –Но, естественно, в гонку пошел. Все яхты собрались в том месте, где ожидался большой заход ветра с моря. Я же направился в противоположную сторону, и ветер в том месте, где оказался мой "Финн", сделал как бы небольшой вдох. Этого было достаточно, чтобы я ушел в отрыв от всего флота на сотни метров. И тут в пространство между мной и всеми остальными вторглась огромная стая дельфинов. Сотни их взмывали в воздух и шли за моей яхтой. Иногда дельфины подходили так близко, что я видел: они улыбаются".
Ледяная вода Киевского моря
Были и другие воспоминания. Ранней весной 1967 года, когда на Киевском море еще плавали льдины, на "Финне" Манкина во время тренировки сломался руль, яхта потеряла управление и перевернулась. Море было в дымке, и никто на берегу не видел, что произошло. Полчаса пробыл Валентин в ледяной воде, пока не дотянул брассом до берега. Когда упал на прибрежный песок, увидел на обмороженном теле черно-синие пятна. "Утонуть я не мог – море-то свое..." – объяснял всем потом.
Обманчивый штиль
С утра в день летнего солнцестояния 1998 года мы сидели с Манкиным на террасе ливорнского яхт-клуба и смотрели на море. Полнейший штиль, вода, как зеркало, небо нереально голубого цвета – такое, как утверждают знатоки, бывает только в Италии.
– Похоже, контрольную гонку из-за безветрия придется перенести? – вопросительно смотрю на Манкина.
– Все в порядке, часа через два будет хороший ветер с моря.
– Откуда вы знаете?
– В Киеве по утрам всегда подходил к окну и наблюдал за тем, куда идут белые клубы из труб ТЭЦ. А сейчас смотрю на состояние моря, на дымки, флажки. Скоро начнет прогреваться берег, но вода по-прежнему будет холодной. Небольшой ветерок над сушей, согреваясь, устремится вверх, и в небе соберутся кучевые облака, которые пойдут в море. В то же время над берегом возникнет разреженное пространство, куда и задует ветер с моря. Порывы сегодня будут крепкими, волны сердитыми.
Все развивалось точно по сценарию Манкина. Еще до полудня с моря потянуло. Да как! Катер тренера сборной Италии, в который, кроме меня, сел еще и работавший в Ливорно друг Манкина фехтовальщик Виктор Сидяк, швыряло по волнам, как спичечный коробок. Поначалу внимание на это не обращал – ошарашила картина живого открытого моря. Крутые изгибы изумрудных волн со «снежными» барашками на вершинах, россыпь теплых брызг в лицо, пенящаяся белая "дорога" за кормой катера, зеленая стена гор на берегу. Уж извините за поросячий восторг, но именно так все и было. Плюс вкуснейший соленый ветер в лицо. И солнце, солнце, солнце! Везде!
На бурлящей искристой воде, на разноцветных парусах летевших по волнам яхт, на ватных белоснежных облаках, на никелированных ручках катера, на загорелых лицах сидевших в лодке друзей. Признаться, в какой-то момент захотелось встать, вдохнуть на полную грудь, а потом на все Лигурийское море заголосить: "О, соле, о соле мио!" Слов великой песни я не знал, но не сомневался: при таком антураже они сами придут в голову.
С вокалом решил все-таки погодить. На шее висел фотоаппарат, и надо было ловить мгновения. Этим, немного прийдя в себя после лигурийского экстаза, и занялся. Съемка была непростой. Катер то вздымался на вершины волн, то проваливался в долины между водными холмами и в бесконечной болтанке никак не удавалось навести на фокус. Но муки творчества были недолгими – очень скоро начались совсем другие...
Ливорно. Манкин и Сидяк в яхт-клубе
Морская болезнь
Дурное состояние обрушилось на меня с мощью цунами, которое моментально истребило все мои восторги. За считанные секунды морской рай превратился в ад – жуткая тошнота, сильнейшее головокружение, в глазах большие темные пятна. Поначалу еще пытался как-то держаться – уж очень неловко в компании крепких мужиков жаловаться на морскую болезнь. Но с каждой волной мне становилось все хуже, а волн было не счесть. Про "Соле мио" забыл напрочь. Самочувствие было столь чудовищным, что ремень фотоаппарата на шее казался удушающей петлей, а камера – привязанной каменюкой, тянущей на дно.
Ужасно захотелось сейчас же от всего этого избавиться и швырнуть свой Canon подальше за борт. А заодно и снующий взад-вперед под ногами кофр с объективами, которые в качке громыхали, как металлолом в мешке пионера. На морском просторе шумел и разгуливал свежий ветер, а воздуха мне не хватало. Чтобы глубоко вдохнуть, чуть было не порвал на груди рубаху – будто это она во всем виновата. Потянуло даже сигануть в волну – лишь бы покончить с мучениями.
Гамму нахлынувших чувств товарищам по водной прогулке решил не описывать.
- Валентин, укачало, – виновато уставился я в глаза морского волка. Неловко было и потому, что Манкин проводил важную отборочную гонку своих итальянцев перед какой-то большой регатой. Но, поверьте, сил терпеть болтанку у меня уже не было.
Не произнося ни слова, Валентин резко повернул штурвал, и катер, описав по морю дугу, помчал нас в противоположную от парусной дистанции сторону. Минут через десять нос моторки плавно вонзился в песчаное дно какой-то бесконечной косы.
- Выходите! – скомандовал Манкин мне и почему-то Сидяку, который признаки морской болезни отнюдь не проявлял. – Заберу после гонки.
К слову, Сидяк начал заниматься фехтованием во Львове. Много лет выступал на всесоюзных турнирах за Украину, а в 1968-м на Олимпиаде в Мехико в составе сборной тоталитарной страны СССР выиграл командное золото саблистов, представляя Львов.
Но вернемся на лигурийские просторы. Выбраться из катера помог Виктор. Сам я не мог – шатало даже в лодке, застывшей на берегу.
Катер Манкина вновь бодро запрыгал по волнам, а мне шаги давались с трудом – ступал по песку, как пьяный. Виктор посоветовал искупаться, и я плюхнулся в волну. Стало чуточку легче, но и после водной процедуры идти по берегу без зигзагов не мог. Поддерживать беседу старавшегося заговорить меня Сидяка – тоже. В общем полный репортерский провал. Я оказался слабаком и сгорал от стыда.
А Сидяка качка, похоже, не взяла. Я еще подумал: Манкин дал мне неплохого охранника. Даже без сабли, которой Виктор добывал золото на четырех Олимпиадах подряд. Усатый, веселый, ловкий и сильный он напоминал д'Артаньяна, на которого, к слову, в детстве очень хотел быть похож. Можно было не сомневаться, с таким товарищем на Лигурийском море не пропадёшь. Пиратов точно не испугается.
Осколок клинка
В 1972 году в Мюнхене Сидяк первым в истории из советских саблистов победил в личном олимпийском турнире. На старте командного соревнования в бою с итальянцем Микеле Маффеи сабля распорола защитную маску Виктора, и осколок клинка глубоко вошел в глаз. Немецкие врачи настаивали на операции – во сне не могли представить, что Сидяк продолжит драться. Перед финалом уже советские доктора, боясь ответственности, требовали от Виктора расписку. На уколах, с повязкой на глазу Сидяк сражался в самых важных боях. Если бы не судья, быть бы еще одному золоту. Серебро, о котором многие только мечтают, его откровенно расстроило.
Эту и кучу других историй Виктор рассказывал, усевшись на прилизанный морем серый валун размером в баскетбольный мяч. Говорил со спокойной, иногда ироничной улыбкой в колышущейся на ветру мушкетерские усы и какой-то веточкой рисовал на песке смешные фигурки – мне казалось, человечков с саблями. Бас прибоя, гулкие порывы ветра, истеричные крики чаек создавали шумный хор, и Виктору, чтобы донести до меня свои истории, приходилось порой кричать. Мне же по-прежнему было нехорошо. И стыдно. Прекрасно понимал: в сравнении с тем, что терпел в боях Виктор, мое недомогание – это так, насморк. Но после каждого его рассказа ощущал: становлюсь чуточку сильнее – морально уж точно.
Два с половиной часа на лигурийской косе, спасибо Сидяку, пролетели быстрее, чем я ожидал. Манкин вернулся за нами пропитанный солнцем и солью, загар на его обветренном лице еще больше контрастировал с сединой в висках. Обратную дорогу к яхт-клубу я перенес стойко – вспоминал о боях Виктора. А тот в лодке вдруг замолчал.
Ливорно. Манкин и Сидяк на базаре
Расставаясь на берегу с моим "охранником", хотел крепко пожать ему руку. Но, по-моему, вышло как-то вяло – морская болезнь сил не прибавляет. Рукопожатие Виктора тоже оказалось не очень бравым. К тому же взгляд был какой-то потухший, блуждающий. Может, тоже укачало? Но решил не спрашивать. Помню, сказал ему, что надо бы обязательно встретиться, сделать большое интервью. Виктор одобрительно, но не очень энергично закивал головой. Жаль, в Ливорно мы больше не пересеклись.
Признание Манкина
Меня шатало целый вечер, потом качало ночью на гостиничной кровати. Слегка болтало даже на следующий день, когда шагал домой к Валентину. К обеду его жена приготовила наваристый украинский борщ, белоснежную картошечку пюре, нежнейшие куриные котлетки. Запивали красным «Vino da Tavola». В командировочном странствии домашняя, по сути, киевская еда произвела на меня почти такое же впечатление, как красоты Лигурийского моря.
Потом снова уселись с Манкиным на балконе. Задавал в интервью множество вопросов, но тот, который больше всего волновал, припас напоследок. Испытывая некоторую неловкость, в самом конце спросил:
"Скажите честно, у вас бывает морская болезнь?" Валентин почти без паузы выдал: "Никогда! У меня другой недуг – я просто болен морем". Затем слегка улыбнулся: "Так в интервью и напишете. Это – красиво". Спустя парочку секунд, опустив ладонь на мое плечо, выдохнул: "На самом деле укачивает всех. Меня тоже".
Признаться, такого от великого яхтсмена, можно сказать, короля волн, не ожидал. Прочитав на моем лице изумление, Валентин подтвердил: "Да-да, еще как укачивает". И тут же добавил: "Но в гонке забываешь обо всем на свете".