"Пропускали ток через гениталии и морили голодом": история 20-летнего военного Вильгельма Витюка
В 19 лет крымчанин Вильгельм Витюк добровольно стал в ряды ВСУ, сознательно выбрав путь, полный опасности и испытаний. Он пережил ранения, прошел сквозь пытки российского плена, похудел на 30 килограммов. Но даже самые жестокие испытания не сломили его дух. И хотя физическая реабилитация еще продолжается, Вильгельм учится в Университете современных знаний по специальности "психология" и уже работает с ветеранами и бывшими военнопленными, помогая им вернуться к жизни.
Свой тяжелый опыт он описывает в книге-воспоминаниях "Дневник из плена", чтобы мир не забывал цену свободы. Мы познакомились с Вильгельмом Витюком благодаря общественной организации "Сердце Азовстали", амбассадором которой он является. Рассказ военного был настолько откровенным, а пережитое им – настолько впечатляющим, что, слушая этого молодого человека, я ловила себя на мысли: сила и воля украинских военных выходит далеко за пределы обычного человеческого понимания. История Витюка – это пример того, что даже в самые страшные моменты жизни, когда кажется, что впереди только смерть, нельзя опускать руки и терять веру.
– В 2021 году мне исполнилось 19, и я решил, что вполне готов служить, – начинает рассказ Вильгельм Витюк. – Пошел в военкомат. И хотя по документам был списан, но меня это не остановило. Иначе я просто не мог, совесть не позволяла. Моя семья из Крыма. Когда его оккупировала Россия, мы выехали. Отец в 2014-м ушел добровольцем, в следующем году на фронт ушел и старший брат. А я? Я не мог себе простить, что до сих пор не в строю. Меня приняли, направили в Мариуполь, где я подписал контракт с 56-й мотопехотной бригадой. До этого работал автослесарем, любил своё дело. Но тогда пришлось обо всем забыть – война не оставляла выбора.
Разорванные тела, разрушенные дома, смерть на каждом шагу: Мариуполь в марте 2022 года
Поэтому начало полномасштабного вторжения застало меня в Мариуполе. 22 февраля, когда Путин выдал свое печально известное заявление о "ДНР/ЛНР", я сказал ребятам: "Запомните, завтра они напьются, потому что праздник у них, а послезавтра полезут к нам". 24-го мы проснулись еще до рассвета от крика лейтенанта: "Подъем, война!". Я не стал его огорчать, что война, вообще-то, идет еще с 2014 года. Включили телевизор. Херсонское, Запорожское направления – там уже шли тяжелые бои. Первые два дня были полной неопределенностью. Команд от высшего руководства не было. Нам сказали только одно: собирайте всё полезное, что есть на дивизионе, я служил в зенитно-ракетном дивизионе, поэтому мы собрали технику, боеприпасы, еду, воду, теплые вещи – все, что могло понадобиться.
Нам выдали оружие – по четыре магазина на брата. Кто имел опыт, набивал еще и карманы патронами. С боекомплектом тогда было туго. Мы покинули нашу постоянную дислокацию и перебрались в 20-ю школу. Там собирались почти все, кто оставался в Мариуполе: Нацгвардия, пограничники, наша 56-я бригада плюс три батальона. Сначала занимались рутинными задачами: искали по городу боеприпасы и еду. Поспать можно и на земле, но есть что-то надо было найти. В интенсивных боях каждый думал сам о себе – что он сегодня будет есть. Хотя, по идее, солдат не должен ходить голодным. Первые дни мы мотались по городу, собирали бензин, патрулировали, еще не было жестких боев. Параллельно обустраивали школу на случай обороны. Но отбиваться там не пришлось – россияне ее просто разбомбили, стерли с лица земли. Под завалами остались и гражданские, которых мы там приютили, и военные.
В Мариуполе тогда уже начался настоящий армагеддон. Все пылало, разрушения страшные. Каждые несколько метров – тела людей. Разорванные, изуродованные. Повсюду. Кацапы били именно по гражданским. Весь Мариуполь был усеян трупами. Хоронили просто на огородах, где могли. Без креста, без имени. Очень много детей погибло. Никогда не забуду один момент. Уже смеркалось, я шел по улице, вижу – что-то лежит на трамвайной остановке. Подошел ближе... Это была голова ребенка. Еще один случай врезался в память. Мы проводили эвакуацию гражданских. Вдруг прилет в жилой дом. Дом горит. Возле него стоят отец и его сын – малому лет восемь. Мальчик плакал, и я подумал, что он просто напуган. Открыл машину, достал конфеты, подошел к нему:
– Малыш, не плачь, ты жив, все будет хорошо, вот тебе конфеты.
А отец смотрит на меня и говорит: "Он плачет не от страха. Вот, видишь?", – и показывает на бетонную плиту. Это его маму придавило насмерть, на глазах сына.
После уничтожения здания школы мы передислоцировались на территорию завода Ильича и продолжали спасать гражданских. Делились едой, потому что у них вообще ничего не было. Для детей всегда находили конфеты. Мне тоже порой хотелось, но все отдавал детям. Тогда директора магазинов и супермаркетов открывали свои склады и позволяли военным и гражданским брать еду. Хотя по законам военного времени брать еду – не считается мародерством.
Ранения во время спасения гражданских от обстрела и попытка прорыва из Мариуполя
15 марта к нам приехали бойцы полка "Азов" и предложили заменить Нацгвардию на КПП на выезде из Мариуполя, на окраине города. Я вызвался. Там были чисто военные задачи – наблюдение, отражение наступления, эвакуация гражданских, укрепление позиций. Обстрелы были страшные – артиллерия, авиация, флот, крупнокалиберные снаряды летели прямо по окрестностям города. Нас было 32 человека, и мы держались там месяц.
В один из дней я должен был заступать на смену вместе с побратимом. Вдруг начался очередной артобстрел. И тут на улице слышу голоса – дети, женщины. Я выскочил из укрытия, чтобы помочь им. И тут снаряд – осколок в ногу, другой в спину. Гражданских, к счастью, не задело, они таки успели забежать в подвал. А я почувствовал что-то теплое на спине... И первая мысль – ну все, конец. Вспомнил все молитвы, которые когда-либо слышал. Захотелось позвонить родителям, сказать, что люблю их... Я был уверен – сейчас умру. И еще четко осознавал, что даже тела моего родным не вернут. Но организм включился – адреналин хлынул в кровь, я почувствовал, что могу дойти до подвала. Поднялся, схватил автомат и на автопилоте пополз вниз. Побратим, услышав, что кто-то идет, выставил ствол – подумал, что враг.
У меня с собой были перевязочные материалы и две ампулы лидокаина. Промыли рану, залили лидокаином. Доза мизерная, но хоть что-то. Эвакуировали меня на соседнюю позицию. За мной приехал бусик – морпехи из первого батальона. Их парамедик, потому что наши отказались – под обстрелом никто не хотел идти. А морпехи не испугались. У нас были общие рации, поэтому они быстро узнали обо мне. Рука уже не работала, нога болела, морозило.
Медик проверяет, нет ли пневмоторакса, и говорит:
– Ну, брат, у тебя бронхит.
Я поворачиваю голову, смотрю на него и говорю:
– Друг, это серьезно все, что тебя сейчас волнует? У меня дырка в спине, туда можно пачку сигарет запихнуть!
Он заклеил рану специальным пластырем. Потом меня перевезли в другое бомбоубежище, такую себе медчасть, где уже было много раненых и врачи. Там я и пролежал несколько дней. У нас был Starlink, и я смог позвонить домой. Только потом узнал, что мой командир до этого позвонил моим родителям и сказал, что я "двухсотый"... Ежедневно в то хранилище привозили раненых ребят и девушек. Тяжелые, очень тяжелые. Делали сложные операции, пытались вытащить всех, кого можно. Обезболивающих не хватало. Если ногу оторвало – могли не колоть вообще. Просто резали и зашивали, как есть.
Люди умирали постоянно. Ощущение смерти, ее запах, ее дух – он был везде. На третий день я не выдержал и сказал врачу, что иду обратно к своим, потому что не настолько тяжелый. Когда собратья увидели меня, удивились:
– Все хотят отсюда убраться, а ты вернулся?!
От наших позиций почти ничего не осталось. Но я остался. Был наблюдателем, потому что из-за ранения в бою уже не мог участвовать.
В середине апреля морпехи предложили прорываться из Мариуполя колонной. Мы согласились. У кацапов были дроны, у нас – ничего. Шли ночью, по незнакомой территории. С 10 на 11 апреля решили выезжать. Но нас уже ждали. Как только колонна двинулась – отработала вражеская артиллерия. Много погибших. Наша машина так и не выехала. Они просто разбомбили все, что двигалось. Те, кто выжил, вернулись на завод. Следующей ночью – еще одна попытка прорыва. Опять колонна. Опять ад. На этот раз к артиллерии добавилась авиация. Все пошло по тому же сценарию – разбили все. Третья ночь. Нас осталось человек 40-50. Решили пробиваться пешком. Прошли километра три-четыре, но каждые 200-500 метров – вражеские позиции. Идти дальше не было шансов. Пришлось снова возвращаться. Шли обратно через поле. Был густой туман. Но как только он рассеялся – увидели, что перед нами вражеская позиция. Кацапы нацелили стволы: "Сдавайтесь!" Мы их послали на*й.
Снова вернулись, на этот раз на фабрику возле завода Ильича. Пособирали раненых, кто еще мог двигаться. Переночевали в старой пожарной части.
Зачистка "ДНРовцами" и плен
14 апреля началась зачистка завода. Нас зачищал первый отдельный штурмовой батальон "ДНР". Как крысы лезли. Их было где-то три сотни, но они все равно боялись. Если бы у нас было больше оружия – могли бы нормально держать оборону, даже несмотря на то, что силы были на пределе. Поэтому выбор был прост: или последний бой, или плен. По приказу командира мы сдались в плен. Тех, кто был тяжело ранен, сразу вывезли. Нас сначала загнали в Сартану, а потом отправили в колонию в Еленовку. Там уже передали российской Федеральной службе исполнения наказаний.
Сначала была так называемая "приемка": сначала обыск и несколько вопросов, а дальше... жестокое избиение. Били всем, что под руку попадало – ногами, руками, железными цепями, резиновыми дубинками, ремнями. Палки ломались о тела наших ребят. На каждого – по пять-семь палачей. Если ты падал – тебя просто забивали ногами до смерти. Я сказал, что ранен, показал раны, то меня не били. И я даже подумал, что пронесло, что удалось выкрутиться.
Далее меня завели в отдельную комнату, где нужно было переодеться. Там проходил дополнительный обыск, где забирали шнурки, ремни. Я молча начал раздеваться, снял куртку, и тут один из охранников заметил мою руку, на ней татуировка – украинский герб, трезубец. Как же он обрадовался: "О, сучонок, попался. Пацаны, смотрите, что здесь есть!" В комнату зашли еще двое. Они били минут двадцать. А потом один из них просунул два пальца мне прямо в рану и прокрутил. Я думал, что на потолке залезу от боли. Потом отцепились. Я смог поспать ночь, хотя и сидя. Более двух суток был без воды. Какие-то волонтеры позже принесли десять литров, но в бараке было около восьмисот человек. Единственное, что делал – собирал конденсат на окнах. Я проводил пальцем по стеклу и слизывал влагу.
Камышин, СИЗО №2 – самый страшный застенок России: допросы с электротоком
Через три дня, среди ночи, приехали КамАЗы. Услышали мою фамилию: "Витюк на выход!". Шапку – на глаза, руки за спину, посадили в кузов. Повезли в Таганрог, на аэродром. Там загрузили в транспортный самолет. Во время полета я сделал, казалось бы, простую вещь – опустил руки, когда мне приказали их опустить. Но за это прилетел удар прикладом в лицо. Четыре зуба просто выбили. Я выплюнул их прямо в тот мешок, что был на голове. Из Таганрога меня перевезли в Волгоград, потом еще дальше – в Камышин, СИЗО №2.
Это место – не просто тюрьма, это настоящий застенок. Опять "приемка". Тот же сценарий: заходишь – избиение. Били всей сменой, просто отрабатывали на тебе, как на груше. Помыться дали пять секунд. Я даже не успел ничего смыть, а тут еще и рана снова открылась, кровь пошла по телу. Один из охранников мне говорит "Что, течет, как из свиньи?". Но больше всего меня били за герб на руке. Очень быстро начались допросы. Именно там я узнал, что такое электрошокер. И не обычный, а тот, которым скот убивают, ветеринарный. Пытали постоянно – конечности, позвоночник, гениталии, анальное отверстие, шею – били током. И морили голодом. Со временем жизнь в плену превращается в рутину. Тело привыкает к боли, разум – к неопределенности. Но к постоянному голоду приспособиться невозможно. Организм просто истощается, силы исчезают, и ты постоянно балансируешь на грани – не знаешь, доживешь ли до завтра.
Из-за всех этих пыток, нечеловеческих условий тело не выдержало, я очень сильно заболел. Уже на свободе узнал, что у меня были сломаны челюсть, ребра, отбитый таз и колени, о болезнях и говорить нечего. Как не умер – до сих пор удивляюсь. А тогда палачи перевели меня в больницу так называемого "Владимирского централа". Конечно, никто не лечил, но хотя бы пыток не было.
Отрывок из книги "Дневник из плена"
...Праздники в плену.
Быть в плену и сохранять хорошее настроение практически невозможно, особенно когда вокруг столько страданий. Постоянная усталость, страх и голод сопровождают нас на каждом шагу. Несмотря на все это, мы стараемся поддерживать друг друга, поздравляя с праздниками и делясь воспоминаниями о былых временах. Смех раздается тихо, но он помогает нам отвлечься от жестокой реальности и хоть на мгновение вернуться домой.
В дни рождения мы стараемся поддержать именинника, делясь мизерной порцией еды. Но каждый праздник в плену – это дополнительное испытание. Оккупанты не любят работать в праздники и с лихвой отрабатывают это на нас, усиливая пытки. Постоянные мысли о еде и родных сводят с ума. Хочется всего и сразу, но приходится терпеть.
Со временем жизнь в плену становится рутиной. Тело привыкает к боли, а разум – к неопределенности. К сожалению, организм не может приспособиться к постоянному голоду. Праздники в плену – это лишь иллюзия, потому что на самом деле они превращаются в еще более жестокие испытания.
Когда пишу эти строки, не могу сдержать слез. Поэтому, друзья, если у вас есть возможность отпраздновать, пожалуйста, сделайте это. Мы очень скучаем по простым радостям жизни и очень рады, когда вспоминаем, что вы дома можете это сделать. Но если у вас нет настроения, не заставляйте себя...
Мешок на голову, прощание с жизнью и неожиданное: "Ребята, вы в Украине"
В больнице как-то зашли ко мне, молча натянули мешок на голову и снова куда-то повезли, – продолжает свой рассказ мне Вильгельм Витюк. – Я сидел в той темноте и думал: ну все, это конец, будет казнь. Повезли на аэродром, мы летели вертолетом, потом самолетом, дальше автобусом. Я не знал, куда и зачем. Но с жизнью уже попрощался.
Автобус вдруг остановился. Кто-то зашел и сказал:
– Ребята, поднимайте головы, вы в Украине.
Я не сразу понял. Правда? Это был шок. Только в тот момент до меня дошло – это обмен. Я свободен.
Не знал, что делать, как реагировать – плакать, радоваться... Я просто сидел и не мог понять, что это произошло. Нам дали сигареты. Я вышел из автобуса, затянулся, посмотрел в небо – облака, обычные облака... На секунду сердце сжалось от страха. Но здесь меня никто не заставлял опускать голову, никто не кричал: "Опусти сука голову, на х*й ты туда смотришь?!". И тогда мне стало по-настоящему тепло на душе.
Я боялся звонить родным, очень боялся. А вдруг услышу что-то страшное? Не мог решиться. Позвонил уже в больнице в Сумах, когда меня обследовали и начали выяснять, что нужно лечить в первую очередь. Выяснилось, что я похудел на 30 килограммов. Там нам выдали телефоны. И я наконец решился.
Мама подняла трубку, она плакала:
– Я так долго ждала твоего звонка!
Она уже знала – из СБУ ей позвонили раньше и сообщили, что меня обменяли. Она ждала этого звонка.
Я узнал, что у меня родились племянницы-двойняшки – их в шутку назвали "отряд-тайфун". Но была и страшная новость. Умерла моя бабушка. Один из самых близких для меня людей на этом свете. Я ее очень любил... Это стало последней каплей. Я разрыдался и не мог успокоиться. Вернуться домой после всего – страшно. Даже когда очень ждешь этого.
9 месяцев на костылях и три – в инвалидной коляске: история физического и психологического восстановления
Что помогло сохранить силу духа? Когда на теле уже не осталось живого места. Когда из-за постоянных пыток ты перестаешь чувствовать себя человеком. Делаешь все механически. Держало только обещание матери вернуться домой. Я сказал ей, что вернусь, а значит – должен был сдержать это обещание, несмотря ни на что. Держался на характере, потому что тело уже не выдерживало. Мое физическое восстановление длилось долго. Из-за не вовремя диагностированного некроза тазобедренного сустава третьей степени я провел девять месяцев на костылях и три – в инвалидной коляске. По состоянию здоровья меня списали из ВСУ как непригодного к службе. Тогда я начал искать психолога, потому что уже не выдерживал. Прошел терапию у девяти специалистов, пока не нашел ту, кто действительно помогла, – Татьяну Таран. Очень грамотный психолог, она работает с военными и реально вытащила меня из того состояния. Помогла избавиться от триггеров, которых у меня было, кажется, множество. В процессе терапии именно Татьяна и предложила мне попробовать учиться на психолога. Сказала, что видит во мне потенциал. Я тогда подумал: "Какой психолог? Мне самому психолог нужен". Но через несколько недель все же ответил ей: "Иду".
Сейчас я учусь в Университете современных знаний по специальности "психология", работаю с ветеранами и освобожденными из плена. Пишу книгу-воспоминания о пережитом – "Дневник из плена". Также я стал амбассадором организации "Сердце Азовстали", которая создала действенную программу поддержки ветеранов – "От реабилитации к самореализации". Эта программа охватывает все аспекты жизни. Организация очень поддержала меня – в обучении, реабилитации. Ведь когда я вернулся, то не понимал, что делать дальше и как вообще жить. И, что для меня тогда казалось фантастикой, они подарили мне... квартиру.
Психологическая помощь от равных равным: почему важно, чтобы ветераны поддерживали ветеранов, а их всех – государство
Психологическое восстановление военных, особенно тех, кто вернулся из плена, – процесс тяжелый и долгий. Сломанную кость можно срастить, а вот с душой все значительно сложнее. Каждый проходил плен по-своему, в разных условиях. Я сидел в СИЗО №2 Камышина – это застенок, одно из самых жестоких мест содержания в России. Самую важную поддержку после возвращения дает семья. Но ее тоже нужно оказывать правильно. Именно поэтому я создал телеграм-канал для семей военных, пропавших без вести или находящихся в плену. Там я делюсь информационной и психологической поддержкой: что делать, когда близкий человек возвращается из плена, как с ним общаться, как помочь ему адаптироваться.
Что касается поддержки от государства – здесь много проблем. В первую очередь - это бюрократия. Человек еще не успел оправиться, как его уже гоняют по кабинетам: принеси эту справку, возьми другую, еще одну, еще сто двадцать пятую. Это морально истощает. Нет целостной государственной системы по восстановлению военных, вернувшихся из плена. И психологическую реабилитацию нужно обеспечить на государственном уровне обязательно. Желательно, чтобы ее предоставляли также те, кто сам прошел плен или фронт – равный равному. Я сам военный, все это пережил, знаю эти ощущения и могу понять, что нужно.
На собственном примере показываю, что вернуться к нормальной жизни возможно. У нас есть психологи, но полноценной психологической реабилитации – нет. Хороших специалистов очень мало. Медицинская реабилитация работает хорошо, а вот психологическая – хромает на обе ноги. И это огромная проблема. Мой совет ребятам: не замыкайтесь в себе, не отгораживайтесь от родных, не падайте духом. Если есть помощь – берите, не отказывайтесь. И не ждите, пока вам что-то предложат. Все возможно, все реально. Я живой пример. Но ждать, что все принесут на тарелочке, не стоит. Нужно действовать.
И не стоит смотреть на свой опыт плена только как на ужас. Важно думать о том, что можно взять из этого опыта и как использовать его сейчас. Нужно интегрировать этот опыт в свою жизнь – так, как это делаю я.
Я верю, что впереди еще много хорошего: опыт плена стал толчком жить дальше
После всего пережитого кардинально изменилось мое восприятие мира. Изменились и ценности. Меня уже мало волнует сама жизнь – она может оборваться в любой момент. Я сотни раз смотрел смерти в глаза и больше ее не боюсь. Но меня волнует, как я проживаю эту жизнь. Я понял, что хочу жить так, как хочу именно я. Ценен не сам факт существования, а процесс жизни. Многие после плена зацикливаются на прошлом. Но я не хочу застревать там. Я верю, что впереди еще много хорошего и главное – наша Победа. Да, прошлое не изменить, но можно изменить свое будущее. Я хочу развиваться, помогать другим и жить полноценно. И даже после всех испытаний я точно знаю: жизнь стоит того, чтобы бороться за нее каждый день.
Юлия Семененко
Материал создан при участии CFI, Agence française de développement médias, как часть Hub Bucharest Project при поддержке Министерства иностранных дел Франции.
