Это было предсказуемо: экс-супруга Тимощука – о подозрении, краже имущества и секретном контракте со сборной
Недавно Киевская городская прокуратура официально сообщила о подозрении бывшему игроку сборной Украины Анатолию Тимощуку. Его обвиняют в пособничестве государству-агрессору – по данным следствия, он сознательно выставил свою футболку на аукцион, чтобы собрать средства в поддержку российской армии.
На фоне этого экс-супруга футболиста, Надежда Навроцкая, дала откровенное интервью "Чемпиону", в котором впервые публично прокомментировала очередной скандал вокруг Тимощука, а также рассказала об их отношениях после развода.
В частности Навроцкая рассказала о:
- неуплату Тимощуком алиментов;
- попытки отобрать у нее имущество;
- секретный контракт со сборной Украины перед чемпионатом мира 2006;
- реакцию на скандальные действия бывшего мужа;
- жизнь в Германии и помощь украинцам.
– Какой была ваша первая реакция на информацию о подозрении от Киевской городской прокуратуры бывшему мужу?
– Никакой. Улыбнуло меня в какой-то степени. Это логично было, понимаете? Это было предсказуемо. По крайней мере, для меня. Странного и нелогичного я ничего не вижу в действиях прокуратуры. Понятно, что они так затянули, потому что у них и без того много хлопот. Это было предсказуемо, в принципе.
– А дочерям об этом рассказывали? Или, возможно, они увидели это в интернете?
– Кое-что рассказала, но они еще не очень хорошо понимают все эти юридические аспекты, как это, что это. "Это уже посадили в тюрьму?" Вот такие какие-то вопросы. Им это трудно объяснить. Я их проинформировала, чтобы они были подготовлены. Приблизительное понятие они имеют. Реакция на подозрение отцу была такая: "Ну окей". Они не видели его, кажется, с 2018-го года. Это половина их жизни, в принципе. Они его просто его даже не видели.
– Ваш бывший муж как-то изъявлял желание встретиться с детьми? Возможно, хотел как-то прояснить сложившуюся ситуацию? Объяснял ли им что-то, рассказывал? Что и как?
– Нет, он ничего не объяснял, он периодически звонит, очень редко, иногда на домашний телефон. Он, наверное, думает, что они еще маленькие. Это тоже мое такое восприятие личное, я не знаю, что он там думает, я не могу того знать. Но, это очень короткие звонки, на самом деле. Он просто для галочки звонит, и дети берут трубку, и говорят, что у них нет времени, у них свои интересы. А о чем говорить?
Что касается объяснений, то они даже такое не спрашивают его, и он им также не хочет ничего объяснять. Но был такой момент, когда началось полномасштабное вторжение, то детям было 12 лет, и для них это было что-то страшное. И они спрашивали его тогда, по возможности: "А как так? А ты в России? Ты что, поддерживаешь Россию?" А он только это все отрицал. И я знаю, что у меня дети изобретательные, поэтому они его заставили подтверждать, доказывать им, поэтому они его просили, чтобы говорил "Слава Украине", или что-то такое. Знаете, что-то по-детски. Поэтому, на том и все завершилось.
– Скажите, Анатолий как-то помогает финансово, что-то отправляет детям? Он интересуется их жизнью, их потребностями?
– Смотрите, их потребности он не может оплатить, потому что он просто не знает их. Со мной же он не общается, исключительно через адвокатов. Его адвокаты не интересуются потребностями детей. Он не знает, он ими не интересуется. И у детей он тоже не спрашивает. Он не интересуется, он просто звонит им. С разрешения суда у него есть звонки два раза в неделю детям, но он раз в месяц условно звонит, когда они дома, и я не всегда это вижу. Но то, что я вижу, то он просто как бы определяет их, как свою территорию и все. Он им звонит и говорит: "Вы мои дети, я вас люблю, вы мои дети". Вот и все. А что это значит? По сути, для детей это ничего не значит. Они в это не верят даже. Как они мне говорили, он это только говорит и все.
Я хочу заметить, что у него есть решение суда, сколько он должен платить алиментов. Потому что там были все потребности детей, в то время, определены со всеми чеками, со всеми доказательствами. И вот он должен был платить, это временное решение до большого суда. И он должен был обеспечивать все потребности детей в этом хотя бы формате. Он их не обеспечивал, он полгода не платил, потом где-то платил половину того, что есть по решению суда. Поэтому у него сейчас огромная задолженность. На его алименты, скажем так, невозможно было никогда рассчитывать, потому что он их просто не платил. Потому что он не выполняет решение суда. Вот и все.
– Кстати, насчет суда. Суды с бывшим мужем до сих пор продолжаются? И если не секрет, предмет споров – это недвижимость в Германии?
– Да, именно так. У нас в Украине уже завершились судебные все эти баталии. Точнее, не завершились, но я надеюсь, новых не будет. Их уже не может быть технически. Но не только недвижимость. Мы распределяем имущество, то есть все деньги, которые были по всему миру, они заявлены в Германии. И дом в Германии распределяем.
– Отойдем от финансовых вопросов. Есть ли у вас какая-то история, или возможно несколько историй, когда бывший муж неприятно поражал вас во время супружеской жизни? Возможно, после него.
– Не то чтобы неприятно, но у него были странные моменты. Но это было редко, вот, и когда он получал мою реакцию, то он сразу говорил: "Ты неправильно поняла, ты слишком реагируешь, ты слишком придаешь значение этому". Это было очень редко, какие-то странные высказывания. Например, у нас еще не было детей, мы еще жили в Донецке, и где-то какой-то был разговор с друзьями, кто-то разводился, и мы пришли домой, и начали обсуждать эту ситуацию. В ходе этого он говорит: "Если бы мы разводились и у нас были дети, то я бы детей у тебя забрал, потому что у кого денег больше, тот и прав". Вот точно такая фраза, да, я ее повторяю, потому что она мне отложилась в голове. И я такая сразу: "Что?" И он уже повернулся к моему лицу, понимает, что он что-то не то ляпнул, и такой сразу: "То ты не так поняла, то я что-то не то ляпнул". И все, и так на этом затихало.
А уж что неприятно действительно, так это то, что он использовал детей. Как мне еще мог насолить? Использовать детей просто в этих всех баталиях, в разводах, судебных процессах, он просто использовал детей. То есть, страдали дети. Почему он выбрал такую стратегию, я не знаю, ему все равно было, ему надо было как-то меня уничтожать. Но при чем тут дети? Это очень больно.
– Для баланса истории, скажите, было ли что-то такое, когда действительно Анатолий вас как-то приятно поразил?
– В нашем браке как-то так было, что я была больше инициатором. Я могла сделать ему какой-то сюрприз, собрать людей, чтобы он не знал, договориться со всеми, это же куча людей, чтобы никто нигде не проговорился, а чтобы собрать, его привезти в какое-то место, день рождения организовать. То есть, у меня такие всегда были организаторские проявления. А он, чтобы как-то так приятно поражал... Он ничего такого плохого не делал на самом деле, поэтому это было все как-то однотонно, нормально. Были нормальные, обычные моменты в моей жизни, и это было окей. Если не происходит неприятного, то это уже приятно.
Был момент, когда мы приобрели новый дом и переезжали в Питер, потому что нарисовался контракт с Зенитом. Это был 2013 год. Надо было делать ремонт, ездить туда-сюда, на мне еще и были дети, ремонт, много хлопот. Мы выезжали из арендованного дома и мне пришлось собирать вещи, все паковать, складывать полотенца, постельное белье на первое время и все такое. И когда мы переехали в новый дом, то Анатолий, который был занят своими тренировками, футболом, карьерой, и ему это все было не нужно, увидел дом и выдал: "Этот дом для нас маловат. Давай, может, продадим его и переедем в больший?" И так для него вся жизнь была, как щелкнуть пальцами и все. А я стою и понимаю, сколько всего мне опять придется делать. И когда я ему объяснила, что "может, не сейчас", то он согласился. И для меня это уже: "Фух, приятно". Потому что я рада, что весь этот треш не упал снова мне на голову и не забрал год жизни.
А так, чтобы что-то приятное, какой-то сюрприз, то такого особо не было, если честно. У них в семье так не очень было принято делать сюрпризы, или еще какие-то такие приятные вещи. Всегда мама или сестра выписывали, что им нужно, целый список. И вот на день рождения надо дарить только из того что-то, без сюрпризов. У меня какие-то такие есть потребности, желание делать что-то приятное, что-то где-то такое интересное. Здесь я его в этом не могу сильно обвинить. Потому что у каждого свое видение этих "сюрпризов". Это не то, чтобы я его сильно обвиняла, что он как-то мало сюрпризов делал, или еще что-то. Но так было, так есть.
– Если уж затронули тему семьи Тимощука, то скажите, а его родители выходят на связь с внуками? Общаются ли они, узнают как дела?
– Абсолютно нет. Это тоже очень странный момент, потому что вообще, когда они раньше приезжали к нам, они жили даже по полгода, и помогали нянчить детей, потому что с детьми нужна была помощь, потому что физически было невозможно самой справиться. С двумя детьми очень трудно справиться, а еще и одна из дочерей в 2,5 года была с кислородным баллоном, поэтому нужно было постоянно за ней следить, чтобы баллон тот не упал, шланг ее не задушил и так далее. Поэтому вы не можете бросить ребенка, вы должны быть всегда рядом.
Месяцами могли жить у нас родители Анатолия, но как только они уезжали от нас, то внуков для них как будто не существовало. Они вообще не интересовались детьми. У них со мной не было контакта. То есть здесь, пока они есть, они бабушка и дедушка, а как только они ушли, то все, как будто их не существует вообще в природе. Вот как-то так было, и я, в принципе, к ним там за это не придиралась. Меня удивил другой момент, когда мы с Анатолием расставались, я начала этот процесс, тогда они начали звонить. Вот это для меня было более странно. Они так раза два-три позвонили, а потом я поняла, почему они это делали. Для них нетипичное поведение. Они просто в тот момент подали в Луцкий суд какое-то заявление глупое, что я не даю видеться с детьми, что якобы они где-то приезжали сюда к нам, и я сбежала с детьми куда-то. Вообще это какой-то бред, просто бред. Анатолий как будто единственный ребенок в семье, а это единственные их внуки. Что это значит? У них еще есть внук, еще есть дочь. Это такой бред полный, и это они подали в суд в Луцке. Это сын их подтолкнул.
Конечно, суд потом мы закрыли. Он не мог быть, потому что дети неподсудны в Украине. Все вопросы по детям и судебные решения должны решаться по месту жительства или нахождения детей. То есть суды в Луцке не могли быть, но они как-то начинались. Судья даже приняла тот иск к рассмотрению, потому что Толика папа играл с каким-то главным судьей области в футбол, то они как-то "решили" этот вопрос, потому что иначе я не понимаю, как оно произошло.
Родители Тимощука перезвонили как-то крайний раз, и я говорю, сейчас я вам даю детей, только вы мне, пожалуйста, скажите, что это вы написали. Ну, что это за ложь, что это вообще такое. И у мамы случилась истерика. Она начала кричать просто. Я уже передала трубку, тогда была няня еще с детьми. Мне даже самой страшно, у нее началась дикая истерика. И это был последний звонок. Видно, она потом поняла, что это она сделала вместе с отцом. Наверное, было неудобно больше звонить, или я не знаю, но всегда был доступ открыт. Они знают адрес, они могут прислать там какую-то открытку, еще что-то, хотя бы детям какое-то письмо. Моя мама посылала из Луцка всегда, на все праздники, детям конвертики приходили, им было интересно открыть и посмотреть.
Родители Толика могли бы с детьми наладить контакт, хотя бы где-то давать детям понять, что в их жизни еще есть бабушка и дедушка. А сейчас все, их нет. Как будто их не существует. Ну, и дети уже тоже, наверное, подзабыли. Конечно, контакт потерялся.
А с сестрой Тимощука, то вообще никогда так не было особого общения и с их двоюродным братом, Мирославом, тоже никогда. Как-то он не культивировал, а я тоже не хотела навязываться и навязывать своих детей. Вот его сестра, после того, как мы разделили наше имущество в Украине, пошла и тупо украла у меня имущество. Вместе с отцом. Незаконно. Прошло два года времени, мы его вернули, но через новые суды. Но вы понимаете, ну, у людей забита голова не тем, как поддержать контакт с детьми, что у них есть какие-то внуки, а тем, как украсть что-то, насолить Наде. Как? Это в голове не укладывается!
– Расскажите подробнее о ситуации с кражей имущества.
– Было решение Верховного Суда о разделе нашего имущества в Украине, потому что у нас было в распределении недвижимое имущество в Украине. И после решения Верховного Суда, папа Тимощука едет в Эстонию. Толик в Эстонию тоже приезжает, делает генеральную доверенность, и каким-то чудесным образом идет к нотариусу, которая имеет фамилию Кучма, какая-то молодая девушка-нотариус в Киеве, он идет к ней и от имени Тимощука, уже отец сам, подписывает договор дарения для сестры, на имя Инны Дорошенко. И понимаете, на самом деле ни один нотариус нормальный, сознательный, такого не сделает, потому что нотариусы должны проверять все решения судов, которые есть по объекту.
А теперь подумайте сами, каким образом нотариус Кучма не зашла в единый судебный реестр и не увидела решение Верховного Суда. Но по факту так случилось, она "не увидела", закрыла глаза, точнее, я представляю, что ей заплатили очень много за это. Потому что иначе я не могу это представить. И она незаконно оформила это имущество на Инну Дорошенко. То, что мне было назначено Верховным Судом Украины. Ну и дальше мы, конечно, это вернули. Они еще и там каких-то долгов наделали, по тому имуществу, там где-то. Неважно, уже ладно. Вот так сестра Толика тоже участвовала в нашем процессе раздела, развода вместе с отцом. И так вот они провернули такое.
– Скажите, какова судьба вашей с Тимощуком квартиры в Донецке, что с ней произошло?
– Какой именно? У нас их было много. Если о той, в которой мы жили, то она была небольшая по площади. Для моего сердца драгоценная. Мы же там жили, я там жила, это первый объект. Я была молодая, делала ремонт, все такое. Какая судьба? Никакая. Пока что пока стоит. Она у нас, кстати, не распределялась, потому что она на нас двоих оформлена, и так получилось, что не была в распределении. Ее можно будет еще при случае распределить позже, но это уже такой технический нюанс. А все остальные объекты были распределены. Между мной и между Тимощуком. Мне досталась там еще одна небольшая квартира. Ему достались все остальные, потому что он все хотел. Он хотел все хотел себе, себе и еще раз себе. Ему и досталось то, что он хотел.
– Наши более исследованные коллеги вспоминают, что во время игровой карьеры Анатолия вы фактически брали на себя функцию его менеджера. Скажите, пожалуйста, сколько лет это продолжалось?
– Трудно сказать, сколько точно лет, потому что я думаю, что это где-то 2002-2003 год примерно, когда начались первые переподписания контракта с Шахтером. И плюс были в прессе разные вопросы журналистов, на которые Толик отвечал не очень удачно. Я поняла, что надо что-то делать, потому что такие вопросы нельзя задавать. Я имею в виду, что надо, чтобы кто-то перечитал ответы, потому что журналисты там перекрутили, и там получилось, что Толик что-то сказал, не думая. А я читаю ответы, и мне от этого просто смешно, потому что это получилось не то, что он хотел сказать, не то, что он вообще имел в виду. Много было таких интересных ситуаций. Этот момент надо было на себя, однозначно, ну, и плюс эти переподписания контрактов. Поскольку Тимощук говорил, что он хочет играть в европейском гранде и это его мечта, поэтому я согласилась выполнять ее.
Первое переподписание контракта было без меня. А потом я уже посмотрела, была в шоке, и давай читать-перечитывать, что он там принес. Я призвала его вместе сесть и читать контракт, а он говорит: "Ну то тебе надо, то и читай". Ему это неинтересно было читать, потому что у него не очень с чтением. И я уже начала читать, начала уже разговаривать, начала, то есть, вникать во все эти нюансы как-то. И уже там все было, в принципе, нормально с контрактом с Шахтером. Единственное, что он опять когда-то без меня пошел подписал. К нам также присоединился менеджер Виталий Юрченко.
Как-то был такой момент, что Толик после переподписания контракта поехал сам на базу, чтобы подписать какое-то "неважное приложение". Он заехал, не перезвонил ни мне, ни Юрченко, просто сам себе позволил подписать такую ересь. И, то есть, он наскоро подписал это приложение, которое он и не читал, наверное. Он же у нас не читает ничего. И так получилось, что он, когда он уже подписал, принес домой показать, что это за приложение. То есть то все, над чем мы работали, знаете, он убил через неважное приложение, согласно которому он может иметь трансферный переход только, если его выкупят за 20 миллионов долларов. И после этого он уже получил соответствующий удар. Это было разочарование, конечно, и у меня, и у Виталия. Он же заявил какую-то цель. Мы идем к этой цели. Здесь такое, как какой-то, я не знаю, саботаж. Я не понимаю, что происходит. Разочарование очень большое. Я ему объясняю, как он мог это сделать, вообще, что это?
После того он, конечно, ни одной подписи не ставил. Даже, когда сборная Украины раздавала секретные контракты. И даже, которые нельзя было фотографировать перед чемпионатом мира. То он уже был научен, что нельзя ничего подписывать, прежде чем не показать Наде. Он это все равно фотографировал и присылал, и я уже тогда говорила, это ты не подписываешь, даже если в сборной не будешь играть на чемпионате мира в Германии. Тем более, договор с какой-то там компанией оффшорной с Кипра.
Как бы там ни было, я точно занималась развитием его карьеры и искала для него команду. И с Баварией так же произошло, когда мы услышали, что им интересуются. Мы просто через знакомых подтвердили это. Затем я напрямую обратилась в Баварию, и мы с Виталием Юрченко летали 5 или 6 раз в Баварию из Питера, вели переговоры, встречались с Ули Хёнесом. То есть мы за той Баварией уже ездили, с ними разговаривали, вели переговоры и довели это дело до контракта реального, понимаете? То есть это по факту так было.
– Вы сказали о "секретных контрактах" со сборной Украины. Можете привести какой-то пример, о чем именно в них шла речь?
– Насколько я помню, там была полная ересь. Типа, что каждый игрок сборной подписывает контракт с кипрской компанией, но это не сборная. Они, как игроки сборной, должны это все подписать. Чемпионат мира не произойдет без этого. И ты отдаешь, во-первых, все права на свое имя, на внешний вид. Та компания, практически, может тебе сказать: "Стригись налысо, потому что так надо". И все. Ты должен постричься. Возможно, я была какими-то пунктами в контракте недовольна, и мы бы их откорректировали. "Баба Яга против". И это было бы неплохо, если бы это сборная Украины подписывала с игроками. Но вы понимаете, что это кипрская компания подписывает. И я понимала, что это кто-то что-то, я там не собираюсь даже разбираться, кто сборной занимался, что-то там где-то замутил, понимаете? С офшорами что-то там было связано. Это все прекрасно, но мы не детский сад и такое подписывать не будем.
Больше всего в том было даже сама суть, что игрок сборной Украины должен отдать права на себя какой-то кипрской компании. Насколько я помню, все подписали тот контракт, кроме Шевченко, Тимощука, Гусина, и может, еще кто-то не подписал. Буквально еще 3-4 игрока не подписали. Все остальные были подписаны с той компанией.
Я сейчас не хочу наговаривать на всех, но тогда никто это не читал. Мне кажется, что и до сих пор так и есть. Ну, это тупость. Это безответственность. Ты не можешь подписать, отдать свои права, на все, что принадлежит там к тебе, как к игроку сборной Украины, какой-то там кипрской компании. Что это за бредня вообще?
Шахтер таких дебильных штук не делал. В Шахтере там все, надо заметить, четко. Не встречала такого в Зените, конечно. Хотя в Зените там еще было, там у них была такая штука, знаете, что там очень большой контракт был. Мы все правим, все сразу. Мне приходилось читать контракт миллион раз, перечитывать с самого начала, потому что я поймала на фишку, что 13-й и 10-й условный, которые вы уже исправили, давно договорились, он почему-то исправляется обратно, когда доходишь до 29 пункта. И они говорили, что это у них "что-то в Ворде не произошло". Доходишь до последнего и надо все правки предварительно снова смотреть. Понимаете? То есть, это было до ночи. Это невероятная была физическая для меня тоже работа. Реально красные глаза.
Это была такая подлость, что мы "дебилы" не увидим измененный пункт раньше и подпишем что-нибудь. Мы с Виталием то все перечитываем, конечно, кроме Анатолия, он читать не любит. Он только подписывал. А в целом каких-то больших подлых вещей как-то не было. Ни в Шахтере, ни в Баварии, ни в Кайрате, ни даже в том же Зените, только однажды в сборной.
– Давайте теперь поговорим об отношениях с экс-мужем, а именно о том самом моменте, когда вы поняли, что они с навсегда потеряны? Или, возможно, такого момента вообще не было?
– Как-то постепенно было. Это был тот момент, когда я чувствовать страх начала. Знаете, то есть страх - это уже, ну, страх – это противоположное любви, в моем мировосприятии. Когда ты уже начинаешь бояться, а пугало меня, реально пугало меня, когда честными глазами, смотрит мне в глаза. И вот врет. Так чего-то выносило, пугало меня это так страшно. То есть, я же, понимаете, я видела эти честные и верила сколько лет в то, что не является правдой. Он реально очень круто играет. А я точно знала, что это неправда.
Когда я уже знала, что он обманывает, вот, и системно, то я уже начала обращать внимание на некоторые нюансы. Я уже увидела, что он даже обманывает в вещах, в которых просто нет смысла обманывать, понимаете? Ну, просто нет смысла. То есть это какая-то патологическая ложь, такая, бесконечная.
Например, звонит как-то мне утром и говорит, какой он бедный, несчастный. Ему не пришли, не приготовили там еду с утра. Я из Питера уехала в Мюнхен с детьми, а ему плохо без нас. Дима не пришел. У нас был повар, который приходил и готовил ему. Говорит: "Он не приготовил мне завтрак. Я должен был это, голодный, ехать, тренироваться. И потом на базе, какие-то невкусные, там, холодные, какие-то не такие, макароны противные, фу". Я же, услышав это все, сразу начала действовать. Я звоню всем напихать: "Как так получилось, что, Тимощук голодный? Что за безобразие?"
Оказывается, то Толик сам не приглашал повара, и сказал не приходить. То есть, потом, оказывается, что водитель завез Тимощука до тренировки, к нашему общему знакомому в ресторан. Это утром было, до тренировки. Этот наш знакомый накормил Тимощука в своем ресторане вкусными сушами! И Тимощук, наевшись сушами, поехал на тренировку, недалеко от того ресторана.
На самом деле это так было смешно, но тогда оно так пугало. А какой смысл в этом всем, какой смысл в этой лжи, знаете? Я тогда начала осознавать, что он врет обо всем, вот обо всем, буквально. Не говоря уже об изменах и потом вранье, хотя и это было. И вот это так страшно, потому что ты осознаешь, что жил с человеком, который врал всю твою жизнь, и ты не знаешь, где правда была.
– Вы, наверное, видите в информационном пространстве какие-то новости с "зашкварами" вашего бывшего мужа. Например, недавний – это то, как он остановился в запрещенном месте в Питере и снял номера с машины, чтобы пойти в ресторан и его не оштрафовали.
– Да, я видела, видела (смеется). Какая у меня реакция на такое? Ну, смеюсь, конечно. Это смешно. Мне уже даже сейчас смешно вспоминать это.
– Когда в последний раз общались с Тимощуком, и как это было?
– Последний раз общалась с ним, кажется, еще в 2017 году. А может, и раньше – то ли 2017-й, то ли 2018-й. Но точно помню: это было тогда, когда контакт был непосредственный. Впоследствии, когда он приезжал к детям, то уже не общался со мной лично - встречи с детьми происходили через посредника.
Кажется, последняя наша "переписка" касалась его просьбы прислать мои координаты. Он написал, и вдруг захотел узнать, где я нахожусь. Причины при этом не объяснил. Просто: "Координаты, срочно". Я в ответ: "В каком смысле? Объясни, зачем тебе это?" Понимаете, мы же официально развелись еще в 2016 году. И тут вдруг опять звонки, сообщения, какие-то эмоции, странные требования.
Я не понимала, что происходит. Он писал невнятно, на эмоциях, ничего четко не объяснял. Просто требовал, немедленно, мое местонахождение. Тогда я и не выдержала. Написала ему что-то вроде: "Ты что, хочешь эти координаты своим ФСБшникам передать? Хочешь, чтобы меня в Мюнхене кто-то замочил?" Это, конечно, была своеобразная шутка с моей стороны. Видимо, это и была последняя капля. Тогда я поставила окончательный крест на всем. И с того момента я его заблокировала.
Хотя, в жизни мы еще виделись. Он приезжал в суд, и на суде так получилось, что нас посадили в маленькой комнатке "договариваться". Но там уже адвокаты были, понимаете, я не общалась с ним так непосредственно. Он только где-то ногами меня копал под столом. Напрямую к нему я не обращалась, не разговаривала. Поэтому можно считать, что это был такой последний разговор.
В нашем общении давно уже не было никакого смысла. Казалось бы, элементарные вопросы, которые должны были бы решаться обоими родителями, особенно, когда речь идет о детях, оказывались невозможными для обсуждения. С ним нельзя было ничего согласовать.
Например, когда мы должны были куда-то лететь, он категорически отказывался предоставлять какие-либо разрешения на выезд детей. Все приходилось решать через суд. Он сам никогда таких разрешений не давал. Помню одну конкретную ситуацию, когда мы должны были лететь в Мюнхен, а накануне в аэропорту случилась какая-то террористическая угроза или что-то подобное. Точно не вспомню, но точно помню, что тогда мы как раз должны были прилетать туда.
Я сразу написала ему: мол, смотри, возможно, мы не сможем вылететь вовремя, или ситуация еще не будет улажена. Я попросила: напиши мне, пожалуйста, что ты не возражаешь, если мы с детьми вернемся на день позже. Ведь у меня было решение суда, где были четко указаны даты, к которым я должна вернуться с детьми. И я просто хотела избежать юридических проблем. Но ему надо было только одно - создать мне проблему.
На мою просьбу он ответил абсурдом: "Я могу дать разрешение только, если ты полетишь в Россию или Казахстан". Как это вообще понимать? Я лечу с детьми в Мюнхен, а он – о России. У меня же даже нет, где там остановиться. Это была просто провокация, и не впервые. Он постоянно все использовал против меня - чтобы затянуть судебные процессы, обвинять, превращать все в трагедию.
Я понимала: если не вылетим в тот день – нас могут пересадить в другой город, например, во Франкфурт или Берлин. И тогда с детьми было бы сложно добираться. Это же не одной - с детьми тяжело: перелеты, пересадки, стресс. Но для него это ничего не значило. Он просто изматывал меня психически, заставлял проходить через все эти круги абсурда.
И тогда я поняла: с ним невозможно прийти ни к одному адекватному решению. У него всегда были какие-то странные требования, неприемлемые условия, абсурдные альтернативы. Поэтому когда он уже позже начал еще и требовать мои координаты - я просто заблокировала его. Без сожаления. Потому что смысла в этом всем больше не было.
– Скажите, вы с детьми разговариваете на украинском языке, или же уже перешли на немецкий?
– Меня часто об этом спрашивают, но я отвечаю просто: представьте себе, что вы вдруг начинаете разговаривать с родной мамой исключительно на английском, потому что вы его хорошо выучили. Это выглядит искусственно, неестественно и даже немного смешно, правда? То же самое и с детьми - если вы с ними с самого начала общались на украинском, то резко перейти на другой язык просто невозможно. Это не вызывает доверия, это выглядит наигранно.
В повседневной жизни я, конечно, разговариваю с детьми исключительно на украинском. Более того, прошу их тоже отвечать на украинском. Но бывает, когда они хотят быстро что-то сказать, то вставляют немецкие слова, они же в немецкой среде. Тогда я сразу говорю: "Скажи нормально, я же не понимаю. Можешь на украинском, пожалуйста?" И мы возвращаемся к нашему языку.
Я понимаю, что дети, которые вырастают за пределами Украины, автоматически несколько отстают в разговорном украинском. Они не в украинской школе, не в украиноязычной среде, поэтому словарный запас у них меньше. Я очень хотела бы, чтобы они изучали украинский правильно, грамотно, а не только бытовой язык. Но школьная система здесь сложная: кроме немецкого, дети еще учат английский, французский, а один из моих детей уже в следующем году начнет изучать еще и испанский. Это колоссальная нагрузка!
Поэтому я говорю: хорошо, закончим этот учебный год, а тогда летом подучим украинскую грамматику. Будем понемногу подтягивать знания. Ведь язык легче совершенствовать, когда ты на нем уже говоришь. Но важно не только говорить, надо уметь грамотно писать, формулировать мысли. Это базовая черта образованного человека, особенно - украинца.
Да, мои дети уже разговаривают на украинском, и достаточно свободно. Но меня все равно немного тревожит, что для своего возраста они еще не имеют такого глубокого языкового запаса, как их сверстники в Украине. Пятнадцатилетний школьник, который учится в обычной украинской школе, может выражать свои мысли гораздо точнее и богаче. И мне хочется, чтобы и мои дети когда-то смогли достичь такого уровня. Со временем все получится.
– После начала полномасштабного вторжения в Германию переехало более миллиона украинцев. Скажите, возможно, вы кому-то из соотечественников помогали адаптироваться в новой стране, или же ввели какую-то волонтерскую деятельность?
– Когда начались первые массовые приезды украинцев после полномасштабного вторжения, в наше село, в общину, приехало много людей из Украины. Тогда мы все, я и местные жители, и немцы, и переселенцы, кто уже был здесь, пытались помочь, чем могли. Я тоже присоединилась: приходила, чтобы переводить, объяснять нюансы, помогать сориентироваться: как найти врача, куда обращаться в случае необходимости, как действовать в бытовых ситуациях.
Особенно активно включилась моя сестра. Она ездила на большие приемы переселенцев, ведь автобусами прибывало очень много людей. Сестра проводила там целые ночи, помогая с регистрацией, заполнением документов, переводом. Она владеет английским на профессиональном уровне, преподавала его во Львове, имеет опыт работы преподавателем. И немецкий знает значительно лучше меня. Поэтому мы решили, что будет эффективнее, если именно она будет работать на месте, а я останусь дома с детьми, ее дочь тоже была с нами.
Такая помощь была очень нужна: все организовывалось быстро, люди приезжали измученные, с тревогой, не зная, с чего начать. Надо было быстро объяснять, как действовать, что писать, где искать жилье или медицинскую помощь.
Я же больше оставалась в тылу, так сказать. Хотя, конечно, если кто-то обращался с вопросами, знакомые, соседи, или просто люди, которые узнали, что я здесь, я всегда старалась помочь. Чем могла: информацией, советом, или просто моральной поддержкой. Если чего-то не знала - искала ответ, спрашивала других, чтобы быть полезной. В общем, все было достаточно хорошо организовано, как для такой ситуации. И главное - все мы держались вместе. Это очень чувствовалось тогда.
– Последний вопрос. Скажите, если бы сейчас вы увидели бывшего мужа, что бы ему сказали?
– Ничего. Абсолютно ничего не могу сказать. У меня за эти долгие годы общения с ним сложилось очень четкое понимание ситуации. И вот когда слушаешь его, с этими всеми фразами, что "дети голодают", "холодильник пустой", "проверьте, потому что опасность", все это звучит, как театр абсурда. Там и про вулканы, и про сейсмическую активность, и что путешествовать - опасно. Это какая-то вымышленная катастрофа, переодетая в образ жертвы. И когда это слышишь, не знаешь даже, что сказать. Это не передать словами.
А советы? Какие советы? Я уже не его жена, чтобы бесплатно ему советовать, как жить. Да и он не спрашивает. А сказать прямо: "Ты что, совсем?" Какой в этом смысл? Ему ничего не докажешь.
Я слышала, что кто-то из футболистов, позвонил ему, кажется, это был Ярмоленко. Я знаю Толика, и я вполне представляю, как он реагировал. Ярмоленко, наверное, задал ему какие-то неудобные, прямые вопросы, и Толик, вместо ответа, просто послал его на три буквы. Они просто друг друга послали. На этом и закончился весь разговор. Это уровень эффективности коммуникации с ним. Ноль.
Я давно выбрала другой путь – просто отойти. У меня нет ни желания, ни амбиций кого-то спасать. Это больше не моя роль объяснять что-то, наставлять, убеждать. Он взрослый мужчина, ему уже 46 лет. Если он так себя ведет, значит, это его выбор. И ответственность – тоже его.
Мы не можем изменить человека, который сам этого не хочет. Мы можем посмеяться, можем обсудить, может даже кто-то откроет против него уголовное дело. Но говорить с ним – это то же самое, что вести диалог с Путиным. Путина вообще желательно убить просто. Ну что ты Тимощуку скажешь? Там просто не с кем говорить. Ничего никто не скажет.