"Война выигрывается не мудрыми генералами, а патриотическими солдатами": история Виктора Ожогина, который воюет с 2014 года
Как выжить там, где кажется, что остаться в живых невозможно? Как вернуться буквально с того света? Как, получив два ранения, едва совместимые с жизнью, и пройдя непростую реабилитацию, снова пойти воевать, хотя имеешь законное право теперь уже оставаться дома – с семьей, в уюте и в безопасности? Тем более, что ты на этой войне аж с 2014-го, и тебе уже далеко за... 60?
Эти вопросы без ответа постоянно пульсировали то ли в моем сознании, то ли в моем сердце, когда я готовилась к разговору с Виктором Ожогиным – известным спортивным комментатором, заслуженным журналистом Украины, майором Вооруженных сил Украины, человеком, прошедшим самые горячие точки фронта. А еще – моим крестным отцом, которого, разумеется, прекрасно знаю с раннего детства.
Точнее, раньше считала, что знаю прекрасно. А оказалось, что это не совсем так. Потому что тот искренний добряк и весельчак Ожогин – а его именно так, фамильярно, по фамилии, обычно называют и дети, и взрослые, и давние друзья, и едва знакомые – человек-праздник, человек-душа компании, и тот командир роты, который вместе со своими побратимами участвовал в многочисленных ожесточенных боях с рашистами, кажутся теперь мне людьми из разных миров.
Мы говорили с крестным в воскресенье днем. Мой звонок застал его как раз в тот момент, когда он, только что вернувшись со спортивной площадки, где играл в футбол с побратимами (почтенный возраст, два тяжелых ранения. А он стремится жить такой же полноценной жизнью, как и прежде – это же Ожогин, узнаю!), принялся варить суп, о котором его утром попросила дочь. Мол, так вкусно, как это блюдо умеет готовить папа, у них с мамой не получается. А, может, это Карина намеренно попросила об этом папу, чтобы потом была еще одна возможность сказать ему приятные слова благодарности и в очередной раз выразить ему свою безграничную любовь.
"Ну что, крестница моя дорогая, – слышу, как всегда, приветливый и оптимистичный голос Виктора Ивановича, и после взаимных приветствий – его риторический вопрос-восклицание: – Вот скажи мне, могли ли мы представить, что когда-то ты у меня будешь брать интервью? Ладно, коллега, спрашивай!".
И здесь, несмотря на то, что давно уже в профессии, я несколько растерялась. Готовясь к разговору, конечно, подготовила ряд вопросов, выстроив их в логической, на мой же взгляд, последовательности. Но ведь это было необычное интервью – со своим крестным, героем войны... Поэтому и начинать такое общение, чувствовала, надо было как-то необычно. Но ведь – как именно?....
На мгновение зависла пауза. И тут крестный, вероятно, догадавшись о главной причине этой паузы, весело скомандовал:
– Сделаем так, Юля! Я тебе начну просто рассказывать, а ты меня будешь перебивать вопросами там, где посчитаешь нужным.
Его рассказ, похожий скорее на исповедь, был настолько трогательным и увлекательным, он так погружал мое воображение в те ужасные события, о которых рассказывал Виктор Иванович, так заставлял сопереживать вместе с рассказчиком, что его команду "перебивать" я просто не осмелилась выполнить. Уточняющие вопросы появились уже потом – в процессе нашего дальнейшего общения и тогда, когда я готовила текст к публикации.
"Старший дед" Нацгвардии: от боев на передовой до службы в тылу
– Начну, так сказать, с конца свой рассказ. 2024 год я провел в тылу, – рассказывает Виктор Ожогин, – После второго ранения, которое произошло 3 июля 2023 года, четыре месяца лечился – сначала в Днепре, потом в Киеве. Осколок вражеской мины снова попал в то же место, что и почти год до того. Откровенно говоря, тогда я серьезно задумался об увольнении из армии. Но командир настоял: "Виктор Иванович, не хватает опытных офицеров. Ты боевой, прошу, оставайся".
Мои колебания исчезли – я продолжил службу. Сначала работал заместителем командира батальона, замполитом в стрелковом батальоне, занимался охраной особо важных объектов на Днепропетровщине. Получил звание майора: раньше был капитаном, командиром роты, а теперь стал заместителем командира батальона.
Еще через полгода службы меня перевели в полк. Это стало определенным облегчением: наконец, появилась возможность ночевать дома. В нашем полку офицеры и солдаты, которые не находятся на службе, имеют такое право.
На новой должности обязанностей не меньше, но они другие. Мой отдел занимается личным составом: воспитанием, поддержкой, расследованиями. Это вроде бы и не фронт, но все равно – война. У нас много раненых, есть те, кто попал в плен, а еще – пропавшие без вести. Каждое такое дело требует внимания, тщательного расследования, выяснения причин.
Отдельным вызовом стали случаи самовольного оставления части (СЗЧ). И здесь тоже приходилось изучать ситуации, анализировать, что вынуждает людей к таким шагам. Работы немало, большинство ее – бумажная. Не могу сказать, что я люблю этот аспект службы, но кто-то же должен это делать. Каждый документ, каждое дело – это чья-то жизнь, а, следовательно, важная часть нашей борьбы.
Но мой путь в Вооруженных силах Украины завершается. Окончательное решение уже принял, руководство предупредил. В марте мне исполнится 67 лет. Честно говоря, не думаю, что в ВСУ остались офицеры моего возраста. Сам себя в шутку называю "старшим дедом" Нацгвардии Украины.
– Но выглядите вы, без преувеличения, лет на десять моложе. Вопреки тем испытаниям, которые пришлось вам пережить...
– Так я же, согласно соответствующим документам, и есть на десять лет моложе. Раскрою один секрет, который для многих давно уже является секретом Полишинеля, – улыбается Виктор Иванович. – Когда в начале войны мне отказали в призыве в ВСУ из-за того, что, дескать, слишком "старый" уже, я "исправил" год рождения в военном билете: вместо 1958-го поставил 1968-й. Вот и получилось, что стал на десять лет моложе.
– Эти десять лет войны оставили глубокий след. Столько событий, боев, ранений, столько жизненных трагедий. Мне, человеку, далекому от фронта, кажется, что такое может пережить только какой-то сверхчеловек с особыми физическими, психологическим, моральными возможностями. Не зря же вас, героев войны, называют, киборгами, стальными, несокрушимыми...
– Что касается меня, то я – обычный человек, – отвечает Виктор Иванович, – И ты же, Юля, меня знаешь. Просто, наверное, мой характер и физическая подготовка позволяли выполнять боевые задачи даже в самых сложных условиях. Если бы не ранение, я до сих пор был бы на передовой. Но теперь, если честно, 5-6 километров я уже не пройду так быстро, как раньше. Бегать, как бегал все эти годы, тоже не могу. Поэтому решил, что буду помогать в тылу. Здесь тоже работы хватает.
Конечно, не только фронтовики, а буквально все украинцы сейчас истощены этой войной. Но те, кто прошел этот путь с самого начала, – добровольцы, с которыми я служил и которые до сих пор продолжают службу, – имеют силы держаться. Сейчас мои собратья воюют на Харьковщине. Там у них новый вызов.
Доброволец в 56 лет: 2014 год, начало войны
– Рашисты принесли войну на нашу землю в 2014-м году, и именно тогда вы сразу пошли на фронт добровольцем. Что вас мотивировало? Дочь же тогда была совсем маленькой...
– Да, моей младшей дочери Карине было всего три с половиной года...
Что мотивировало? Знаешь, когда я как-то увидел, как на Донузлаве под Евпаторией рашисты топят наши корабли, слеза накатилась. Это же именно то место, где я же служил в свое время! У меня был определенный опыт: окончил военную кафедру, служил срочную службу на флоте еще во времена СССР. А главное – понимал, что молодым ребятам, которых мобилизовали тогда массово, нужна помощь. У них опыт был минимальным или вообще отсутствовал, особенно у тех, кого призывали из сельской местности. Уже тогда я понимал, что эта война надолго. Мы должны были готовиться серьезно.
В 2014-м наша армия была практически раздета: ни берцев, ни касок, ни нормальных бронежилетов. Мои друзья и однокурсники по Киевскому университету имени Шевченко помогали нашему подразделению, и благодаря этому мы были обеспечены хотя бы самым необходимым. Тогда я был командиром взвода.
Сначала меня не хотели брать: 56 лет, старший лейтенант запаса. "Нам такие офицеры не нужны", – сказали. А я им: "Завтра будете меня искать. Берите сейчас, потому что потом все равно призовете". У меня же специальность – командир танковой мотострелковой роты.
– И тогда вы пошли добровольцем?
– Да, сначала попал в 17-ю танковую бригаду. Но быстро выяснилось, что офицеров не хватает в Нацгвардии, и меня перевели туда. Там и начал служить. Командовал взводом. После короткой подготовки наш взвод направили в Талаковку, что в 15 километрах от Мариуполя. Это была передовая.
В то время только заключили Минские соглашения. Мы проходили подготовку под Днепром и рвались на фронт, чтобы помочь своим товарищам, которые держали оборону после Иловайска. Но нас отправили под Мариуполь. Там стрелять мы не имели права. Зато рашисты били по нам из всего, из чего только могли.
Тогда губернатором Донецкой области был Сергей Тарута. Благодаря его содействию были выкопаны окопы и 11-тонными металлическими плитами накрыты блиндажи. Это многим нашим бойцам спасло жизнь. Случались и прямые попадания, но блиндажи мы дополнительно укрепили мешками с песком и бревнами. В моем взводе за весь год войны на Донбассе только один боец был ранен. Все остальные вернулись домой живыми и здоровыми. Это главное, чем я горжусь.
После Мариуполя нас бросили в Бердянск, где мы защищали Приазовье во время высадки рашистского десанта и охраняли подступы к Мариуполю. Год провели там. Наш батальон прошел его достойно. И, опять же, чем я особенно горжусь – без потерь, только одно ранение. В 2015-м мы демобилизовались. Уже тогда у меня было убеждение, что эта война будет продолжаться долго. И твердо решил: если снова понадобится мой опыт – я буду готов.
Нестандартный доброволец: возраст – не помеха, когда есть искреннее желание защищать страну
– Где и при каких обстоятельствах вас застала полномасштабная война? Вспомните утро 24 февраля 2022-го.
– Когда началась большая война, я был дома с семьей, в Днепре. Это было, как гром среди ясного неба. Мой друг, командир роты Виктор Щетинин из Бердянска именно тогда отправился на заработки в Великобританию. Вот он и был первым, кому я позвонил в тот ужасный день. "Возвращайся, – говорю, – Пойдем вместе воевать". А он мне: "Да я уже в Киеве..."
25 февраля мы с ним уже были под Днепром на сборном пункте. Там собралось более трех тысяч человек. В военкомате все происходило быстро: медосмотр, проверка документов. Мне на тот момент было 63 года. Из этой огромной очереди только меня одного отправили... домой. Сказали, мол, не нужны военные такого возраста. Даже несмотря на наличие боевого опыта.
Я спорил: "Давайте я отожмусь от пола, подтянусь на перекладине... Возьмите 10 человек любого возраста и сравните со мной. Я покажу, что физически не хуже младших, а то и лучше их". Но меня никто не слушал: "63 – и все, до свидания".
Я вернулся в Днепр. Знаешь, что тогда приятно поражало, буквально гордость вызывало? Невероятно высокий градус патриотизма! У меня в городе много друзей, и практически все они стремились попасть в армию защищать Украину!
Что касается меня, то я начал звонить в тероборону с просьбой зачислить меня, но везде в ответ слышал одно и то же самое: "Все занято, мест нет". И тут я узнал, что батальон "Днепр-1" набирает добровольцев.
Я собрал более двадцати своих друзей, которые тоже готовы были идти на фронт. Среди них были и бывшие футболисты – Виктор Халявко и Игорь Плотко, призер чемпионатов Украины. В общем – люди разного возраста и разных профессий. Мы пришли на сборный пункт "Днепр-1" и подали документы. С комбатом этого подразделения бывшим народным депутатом Украины Юрием Березой мы были давними знакомыми, поэтому он прекрасно знал, что я 1958 года рождения. Понимая, что меня нельзя зачислять в батальон, сказал так: "Витя, ну попробуй сам решить этот вопрос в военкомате".
Я взял свой военный билет, зашел в кабинет, когда военком остался там один, закрыл за собой дверь и сказал: "Вы должны понимать, что я – боевой офицер. Вы же не хотите, чтобы я умер перед телевизором, следя за новостями с фронта, только потому, что не могу помочь. Я готов воевать. Возраст? Так я сейчас при вас аккуратненько исправлю 1958 год на 1968-й. Будто бы так и было, а вы – будто бы и не в курсе. Ладно?"
Он промолчал, а я быстро реализовал задуманное. Правку сделал аккуратненько, как и обещал. Военком посмотрел на меня и с заметным испугом воскликнул: "Да меня же за это в тюрьму посадят!". А я ему: "Да вам еще орден дадут за меня".
Этот факт, когда они о нем узнавали, не нравился многим моим командирам. Но такова правда, куда же от нее деваться? В батальоне "Днепр-1" меня назначили заместителем командира роты, ответственным за работу с личным составом. 25 дней подготовки – и мы отправились на Донбасс. Так начался мой долгий путь в большой войне.
Противостояние с кадыровцами, подрыв "Азота" и бой, который мог стать последним
– Понимаю, что было немало горячих моментов. Но что запомнилось больше всего?
– Но все те дни, недели, месяцы и годы – словно сплошной ад. Все из того запечатлелось в памяти. Один бой сменялся другим, на место одного испытания приходило другое.
Один из самых горячих моментов произошел в Рубежном Луганской области. Нам дали приказ защищать очистные сооружения. От моего батальона отправились восемь человек, включая меня. А всего нас там было около двадцати человек: еще несколько нацгвардейцев и трое иностранцев – англичанин, австралиец и американец.
В течение трех суток мы вели напряженные бои с кадыровцами, которые наступали на Рубежное. Наши позиции были на территории очистных сооружений: мы заняли одно из зданий, а враг окопался в соседнем. Самое страшное началось 9 апреля, когда кадыровцы пошли в атаку.
Мы знали, что наступление близко, и за два часа до него выкопали довольно глубокий окоп, укрепили ворота, насыпали сорок мешков песка, установили пулемет. В 13:00 кадыровцы начали атаку. Бой продолжался невероятно долго – девять часов подряд!
Мы все находились в одном здании, а кадыровцы наступали волнами. У меня до сих пор в ушах стоит их истерическое "Аллах акбар!" Вместе с тремя побратимами я держал западные ворота очистных сооружений. Враг атаковал непрерывно, обстреливая нас из всех видов оружия. Представьте себе только: мы с побратимом израсходовали три ящика патронов! Столько я не стрелял ни до, ни после того. От невероятного напряжения и усталости у побратима случился инсульт... Я даже за следующие два года войны, наверное, столько боеприпасов не использовал, как в тот день.
В десять вечера нам поступил приказ оставить позиции. Авиация должна была уничтожить объект, который мы обороняли. Жаль... Но приказ есть приказ. Мы оставили позиции и готовились к отступлению.
Но теперь выйти из здания было почти невозможно: мы находились под перекрестным огнем. Кадыровцы стреляли из БТРов и пулеметов. Во время боя ранили троих наших – двух иностранцев и офицера нацгвардии. У одного бойца перебило ногу. Мы наложили ему шину, оказали помощь другим двум раненым и под огнем сумели эвакуировать их всех.
Нас осталось семнадцать человек. Для отступления нужно было преодолеть тридцать метров открытой местности под шквальным перекрестным огнем. А дальше – выйти к лесополосе, чтобы спастись.
Мы, слава Богу, справились с этим. Мы вышли. Сумели отойти вглубь Рубежного и соединиться с нашим первым взводом.
Был еще один момент, который, как ты говоришь, запечатлелся в памяти. Мы взяли в плен двух "ЛНРовцев". Один из них был сержантом из Житомира, другой – гражданский, мобилизованный. Ты, Юля, знаешь, что я четыре года прожил в Луганске, считаю этот город родным для себя. Поэтому мне было важно понять, почему же они, эти так называемые "ЛНРовцы", пошли против родины, против Украины.
Во время первого допроса я спросил у луганчанина: "Ну ты же украинец, как ты оказался в этой армии? За что ты воюешь?"
А он ответил: "Ну как?... Шел по городу, меня схватили и отправили воевать".
Их психологическое состояние и их военное оснащение – только один (!) магазин патронов каждому – красноречиво свидетельствовали о том, что рашисты откровенно отправляли их на убой, как скот. Мы, как это положено, провели первый допрос и передали этих пленных в СБУ.
Однажды я получил приказ отправиться в Северодонецк в составе ротной группы, состоявшей из двадцати пяти человек. Единственный мост, существовавший между Рубежным и Северодонецком, обстреливался со всех сторон. Но именно по нему нам нужно было добраться до определенных позиций и занять оборону у реки Боровая, неподалеку от производственного объединения "Азот". Группу разделили, и мы заняли позиции на реке. Там мы в течение двадцати пяти дней держали оборону.
У меня там на "нуле" была машина – Subaru Forester 2018 года выпуска. Ее нам передал Национальный союз журналистов Украины, который получил это авто от своих литовских коллег. А моя дочь Анна, которая тогда активно занималась волонтерской деятельностью, помогла доставить его в Славянск, оттуда я и забрал авто в свое подразделение.
Так вот, пока мост был цел, я этим Subaru перевозил для побратимов воду и продукты – машина была для нас настоящей палочкой-выручалочкой. А когда его взорвали, мы оказались в окружении. Более того, в наше авто во время одного из безумных минометных обстрелов врага попала мина, пробив три колеса и существенно повредив корпус. Я понял, что эвакуировать ее уже не смогу. А чтобы она не досталась врагу, бросил в нее гранату. Смотрел, как горит наша спасательница, и не мог удержать слез, которые невольно катились по моим щекам...
Ключ от нее я оставил себе на память.
Когда орки взорвали производственное объединение "Азот", я на самом деле подумал, что это произошел атомный взрыв. Земля реально тряслась несколько секунд – тогда взорвалась самая большая цистерна с азотом. Нас накрыл ядовитый дым – дышать было нечем. Противогазов у нас не было, поэтому спасались влажными салфетками. Выжили, но кашляли мы еще очень долго после этого.
Несмотря на все эти проблемы, у нас был успех – мы уничтожили три вражеские ДРГ. Ситуация так сложилась, что надеяться на поставки нам воды и пищи мы уже не могли, поэтому все приходилось добывать самостоятельно. Несколько раз мы пробирались к вражеским складам, "занимая" там еду. Со временем нашли скважину – стало легче тогда и с водой.
Село Сиротино стало нашим последним пунктом перед отходом в Северодонецк. Там все подразделения отходили через Северский Донец на резиновых лодках к Лисичанску. Наша группа из пятнадцати человек прикрывала их отступление. У меня был сержант с позывным "Генерал" – Эдуард Бурчак. Я шутил, обращаясь к нему: "Эдик, ну как же ты мог взять такой позывной? Ты же видишь: орки перехватывают наше общение по рации, слышат слово "генерал" и, думая, что здесь на самом деле есть генерал, бьют по нам из всех видов оружия!".
Мы выкопали окопы и держали дорогу. Рашисты шли в атаку, но мы их сдерживали. Потом все изменилось: они начали артиллерийский обстрел, использовали фосфорные снаряды. Лес горел, горели и окружающие дачи. Во время этого боя погибли трое наших побратимов. Они держали крайний окоп, но одно из соседних подразделений отошло, оставив фланг неприкрытым. Оккупанты подошли и в упор расстреляли раненых прямо в окопах.
Мы хотели забрать их тела. Нашли старые "Жигули", чтобы во время одной из пауз проскочить туда. Но не суждено было – прямым попаданием машину разнесло вдребезги. Тела тех наших героев так и остались на поле боя. Официально эти бойцы считаются без вести пропавшими, хотя мы точно знаем, что они погибли, а их тела остались на оккупированной территории.
Когда враг начал наступать сверхмощно и нам стало туго, я обратился к упоминавшемуся ранее Эдику: "Друг, мы с тобой уже пожили. Прикроем молодых, пусть они отходят. А если удастся – отойдем потом и сами".
Нам это удалось. Нам повезло выжить. У меня был один подствольный гранатомет и два ящика ВОГов. За час я сделал шестьдесят выстрелов. Вместе с Эдиком мы отбились. Мне до сих пор не верится в это, но ведь – действительно, мы вдвоем уничтожили практически целый взвод кадыровцев. Когда ситуация немного успокоилась, я взглянул в ту сторону, куда отходили наши, прикинул расстояние и сказал: "Попробуем догнать!".
Мы догнали их на переправе. Ребята были счастливы, что мы вернулись живыми. На резиновой лодке мы переправились на тот берег несколькими группами.
После этого вернулись в Лисичанск. Далее был Славянск. И, наконец, неделя отпуска! Первая с начала полномасштабного вторжения.
Ты бы видела, как меня дочь Карина с женой Александрой встречали! И сейчас слезы, когда вспоминаю тот момент.
Первое ранение: кровь била фонтаном, но боли я не чувствовал, как и самой ноги
– Вскоре, вернувшись на фронт после короткого отпуска, вы столкнулись с ранением. Я помню, как мне тогда позвонил отец и ощутимо дрожащим голосом коротко сообщил: "Ожогин ранен... Тяжело ранен..." Как это произошло?
– После освобождения Изюма наше подразделение перебросили в Лиман. Пришлось форсировать Северский Донец. Только высадились на берег, как поняли: все вокруг заминировано противотанковыми минами. Вся дорога к населенному пункту Щурово, а это шесть километров вдоль побережья, была покрыта взрывчаткой.
Мы двигались осторожно, шаг за шагом, группами по тридцать человек. Рота продвигалась под постоянным огнем врага. К сожалению, нас сразу заметили разведывательные дроны, поэтому приходилось часто останавливаться, залегать. Но до Щурового добрались без потерь.
Как только мы вышли на дорогу, как начался артиллерийский обстрел. В какой-то момент я увидел, как один из наших бойцов упал в овраг и начал креститься. Бросился к нему, чтобы помочь. В этот момент и почувствовал резкий удар – осколок снаряда попал мне в пах и правое бедро. Стало тепло, но боли я не чувствовал. Кровь била фонтаном – была перебита паховая артерия.
Ситуация была критической, поскольку при таких ранениях человек умирает от кровотечения буквально за минуту. На какой-то момент все растерялись. Но старшина Денис Кальчук, мой спаситель, мгновенно взял ситуацию под контроль. Он наложил один жгут, потом второй, сильно прижал – кровь остановилась.
Меня немедленно нужно было эвакуировать обратно через Северский Донец. Шесть километров меня несли на руках побратимы. Сначала это делали ребята из моей роты, потом из других. До переправы донесли, дальше на лодке переправили на другой берег, а там снова несли. На это ушло два с половиной часа. Переживал очень, чтобы не потерять ногу.
Очнулся уже в больнице. Первую операцию сделали в Славянске, потом меня перевезли в Краматорск. Там врачи извлекли осколок – кусок металла весом 89 граммов. Он пробил бедро и застрял на выходе из тела. Врачи сказали, что мне повезло: сильные, натренированные спортом, мышцы спасли от еще больших осложнений. Поэтому можно считать, что спорт и Денис Кальчук спасли мне жизнь. Осколок остался у меня на память. Он теперь напоминает о том, как близко я был к смерти. Лечение длилось три месяца, завершилось оно в Киеве.
Ад в Кременной и второе ранение. Ужасный вердикт хирурга – ногу придется ампутировать
– Однако, несмотря на тяжелое ранение, вы снова вернулись на фронт...
– А как же иначе? Побратимы же там ждали. 28 декабря меня выписали, а уже на следующий день поступил приказ: возглавить роту и отправиться в Бахмут. Там тоже не сладко пришлось. Об ожесточенных боях под Бахмутом слышал весь мир. Но, честно говоря, настоящий ад ждал нас в Кременной на Луганщине.
В Кременную нас отправили в апреле 2023-го. На тот момент мне присвоили звание капитана и назначили командиром роты. Согласно штатному расписанию рота должна была насчитывать не менее ста бойцов, но у меня их было всего шестьдесят шесть. А после ожесточенных боев в Серебрянском лесу осталось еще меньше – восемь человек погибло, пятьдесят два были ранены...
Серебрянский лес навсегда запечатлелся в моей памяти. Я и представить не мог, что в песках могут быть такие непроходимые болота. Там буквально плавали танки и БТРы, не говоря уже об обычных машинах, на которых мы должны были вывозить раненых. Хотя название нашего батальона "оперативного назначения", ни одного БТРа у нас не было. Одна Mitsubishi с правым рулем – это все, что было в нашем распоряжении.
Дожди превратили песчаный грунт в сплошную ловушку. В окопах стояла вода по колено, мы все были мокрые, грязные, измученные. До нас на этих позициях уже были другие военные, поэтому враг знал каждый сантиметр местности. Поэтому необходимо было менять расположение. Однако руководство не давало разрешения на отступление и обустройство новых позиций. Каждый прилет – и окоп засыпало песком.
Враг был в 150 метрах. Сначала копать еще можно было, но ежедневные бои, постоянные обстрелы, вражеские ДРГ – все это усложняло ситуацию. Рядом с нами воевала 95-я десантно-штурмовая бригада. Они держали правый фланг, мы – свой. Мы помогали им, они помогали нам.
Однако с врагом силы были неравными. Представь: у нас было десять мин на два дня, а у них – пятьдесят в час! Мы сражались гранатометами, пулеметами, автоматами. Старый пулемет Дегтярева в песке просто клинило. Мы просили другое оружие – бесполезно... Так что воевали тем, что было.
Но позиции держали. Пока враг не начал активно использовать дроны. У нас же дронов практически не было, поэтому они имели преимущество. Один дрон корректировал, другой сбрасывал гранаты прямо в окопы. Мы сбили несколько из стрелкового оружия, даже "Ланцет" – вражеский дрон стоимостью 150 тысяч долларов. Но это существенно не изменило ситуацию.
С каждым днем нас становилось все меньше и меньше. В один из дней мы получили приказ: удержать позицию, не допустить прорыва. Вышли ночью. Нас было шестеро – со мной и замполитом батальона. Мы сразу были замечены вражескими дронами, и начался минометный обстрел. Они охотились на нас, подобно тому, как охотники на вертолетах охотятся за волками...
Я дал команду рассредоточиться. Мина 120-миллиметрового калибра упала совсем рядом. Я успел прыгнуть за дерево. Но именно в этот момент осколок попал мне в ногу, прямо в мою старую рану. Вокруг никого не было. Я воскликнул несколько раз – никто меня не услышал. Вызвал по рации командный пункт роты. Сообщил, что буду ползти сам столько, сколько хватит сил.
Впереди я увидел несколько мешков с песком – значит, рядом должен был быть блиндаж. Пополз туда. Кровь текла, нога почти не двигалась, я не мог сам себя перевязать.
В блиндаже сидели бойцы. Хорошо обученные, но без боевого опыта. Они боялись даже выдвинуться из укрытия. Но когда я к ним дополз, они затащили меня внутрь, перевязали, вызвали эвакуационную группу.
Меня вывезли на гусеничном ходу к эвакуационному пункту. К сожалению, один из побратимов погиб, другой тоже был тяжело ранен.
Лечился я сначала в Харькове. Помню, зашел в палату врач. Посмотрел на анализы, покачал головой и сказал: "Ну, у вас все плохо. Придется ампутировать ногу".
Я не выдержал: "Слышь, костоправ, ты где учился? Может, на ветеринара? Я уже имел такое ранение, что, казалось, ходить не смогу, но потом даже в футбол играл! Давайте лечить попробуем, а не сразу ногу отрезать!" Понимаю, что это у меня, вероятно, нервный стресс был. Но и врач не прав был так безапелляционно заявлять раненому. Тем более, что его коллега, изучив ситуацию, заверил меня: ногу спасут.
Потом меня перевезли в Днепр, где лечили два месяца, потом еще два – в Киеве. Всего было сделано с 14 операций под общим наркозом. Что сказать? Мне снова повезло: терпение, сила воли, длительная реабилитация, умноженные на мастерство врачей, которые ставили меня на ноги в прямом смысле – и я вернулся в свою часть в тылу.
В марте 2024-го получил звание майора. Был приятно удивлен: в течение тридцати пяти лет был старшим лейтенантом, а тут за год – майор. Вот такое продвижение по службе. Никогда не думал, что сделаю такую военную карьеру. Хотя, с другой стороны, также никогда же и представить даже не мог, что буду воевать на настоящей войне...
Граница между жизнью и смертью: что дает силы сражаться до последнего
– Пройдя самые горячие точки фронта и выжив после тяжелых ранений, как вы теперь можете объяснить, откуда у вас брались физические и моральные силы для этого?
– На самом деле мы просто не знаем своих границ, своих возможностей, своих ресурсов. Не представляем, на что способен человек. Когда возникает экстренная ситуация, где-то из глубины нашей природы вырывается что-то такое, о чем мы даже и не догадывались. Наверное, так могу ответить на твой вопрос.
Отмечу, что без опытных ветеранов, без тех, кто может поддержать молодых, кто способен передать им свои знания и уверенность – трудно рассчитывать на победу. Самой молодежью на фронте не обойтись. Я шел на эту войну именно с такой мыслью. Знал, что выдержу любые испытания. Не знал только одного – что буду ранен. Но о смерти никто не думает. Думать о смерти – это значит заранее сдаться. А значит – погибнуть. Получается, замкнутый круг.
Всегда есть шанс. Когда мы были в окружении, казалось, что все, выхода нет. Нас взяли в кольцо, враг давил со всех сторон. Но мы отчаянно сражались – из пулеметов, гранатометов, из того, что имели. И все-таки смогли вырваться, отбиться и остаться в живых. Я знал и повторяю это: шанс есть всегда.
Тыл как иллюзия безопасности: почему отсидеться не получится
– Как вы оцениваете то, что происходит на фронте сейчас?
– Проблема в том, что мы сдаем свою территорию. После потери Авдеевки, после того, как устранили Главнокомандующего Валерия Залужного, армия начала сыпаться. И этот процесс до сих пор продолжается. Враг уже пытается прорваться в Покровск, в Днепропетровскую область.
Есть много вопросов. Коррупция в стране уже так глубоко пустила свои метастазы, что о ней открыто говорят даже наши зарубежные партнеры. А постоянные скандалы в Министерстве обороны? Как такое может быть вообще, а во время экзистенциальной войны – тем более?! Это же имеет негативный отпечаток на моральном состоянии личного состава. Мне неоднократно приходилось успокаивать ребят, мол, наша задача сегодня – воевать, сохранить страну, а порядок наводить в стране будем уже потом.
Да, вопросов без ответов сейчас множество... Почему сдали Херсонскую область? Почему наши лучшие ребята погибли, выбивая врага из Донецкой и Луганской областей, а теперь эти территории надо отдать? Очень много вопросов непосредственно к руководителям страны.
Мы солдаты, мы выполняем боевые задачи – примерно так все внешне просто для меня было на фронте. Но теперь, когда я уже год служу в тылу, неприятных вопросов, да еще и без всякого ответа со стороны власти становится все больше и больше.
Я военнослужащий, но ведь одновременно и журналист. Так вот как коллега коллеге скажу тебе, Юля: именно сейчас есть много непонятного. Но война закончится же рано или поздно, и наше руководство вынуждено будет ответить на те вопросы, которые мы им будем задавать. Потому что те вопросы сформулирует украинский народ.
Наибольшее бремя в этой войне выносит простой солдат. Добровольцы, которые первыми стали на защиту страны, которые держали фронт без надлежащего обеспечения, которые воюют до сих пор. Именно они держат эту войну на своих плечах. И проблема нашей страны в том, что мы не можем провести нормальную мобилизацию.
Это еще один вопрос к руководству страны, к Министерству обороны: чем вы занимались? Почему с первого же дня войны не перевели экономику на военные рельсы? Кто мешал? Почему не налажено производство ракет, другого вооружения? Почему спустя почти одиннадцать лет войны мы до сих пор ходим по миру с протянутой рукой? Мировая поддержка же не безгранична. Понятно, что это рано или поздно надоест даже тем, кто искренне помогает..,
Мы должны становиться сильнее сами. Никто за нас воевать не будет. И тем, кто думает, что сможет отсидеться в уютных кабинетах, стоит понять: не получится. Мужское население, которое способно держать оружие, должно быть готово к войне. Иначе, условно говоря, Магадан и прочие подобные прелести раши. Да и то не всем повезет даже до него добраться – расстреляют по дороге туда.
Но несмотря на все это я остаюсь оптимистом. Верю, что при поддержке наших партнеров нам все же удастся уберечь страну от посягательств сумасшедшего соседа. Европа в большинстве своем прекрасно понимает, что мы защищаем не только себя, но и ее.
Жизнь после войны: близкие люди, телевидение и вера в победу
– Какие у вас сейчас планы? Чем собираетесь заниматься после службы?
– Точно знаю: март 2025 года станет моим последним месяцем в армии. Хочу вернуться на телевидение. Меня ждут на днепровском региональном канале Д-1, где я работал до войны. Хочу заниматься любимым делом, и уверен, что еще смогу помочь молодым коллегам. Знаю, что меня там ждут. И это очень приятно.
Что еще приносит радость? Все то, что и у большинства обычных людей – семья, дети, внуки, друзья. Моя младшая дочь Карина, пока я воевал, стала уже почти взрослой – ей 14. Чуть младше нее Платон и Степан – дети моей старшей дочери Анны, мои внуки. Это самая большая моя ценность, настоящая радость. А еще есть вера в позитивное будущее. Я всю жизнь был оптимистом. Им и остаюсь.
– Героизм, проявленный вами на фронте, был отмечен государственными наградами высшая из которых – орден "За мужество" III степени. Что для вас означают эти награды? По каким случаям будете носить их?
– За награды благодарен, но носить их не буду. Старшая дочь Анна прислала мне планшетку для отличий. Время от времени пытаюсь разместить их там, но не спешу. Пожалуй, повешу их на стену – для внуков. У меня до сих пор хранятся отцовские награды еще со Второй мировой. Возможно, объединю их вместе со своими.
Орден "За мужество"? Таким же были награждены и некоторые мои погибшие товарищи. А я жив. И что – должен теперь ходить с ним?
Война же еще не завершилась. И никто сегодня точно не знает, когда завершится. Радует, что многие мои побратимы на фронте живы, что моя рота продолжает воевать. Они сейчас на Харьковском направлении – мотивированные, подготовленные. Я горжусь каждым из них.
Кстати, перед отправкой в Кременную командир 31-й бригады НГУ перед строем объявил, что я представлен к награждению орденом Богдана Хмельницкого. Но до сих пор я его так и не получил. Как, впрочем, и никто из моих 25 побратимов, вышедших из окружения в Северодонецке.
Хотя я лично писал рапорты на каждого из своих бойцов – они все настоящие герои. Прошло уже почти два с половиной года, и я снова подал рапорт. Просил наградить хотя бы побратимов. Комбриг пообещал посодействовать.
.... В завершение нашего разговора расскажу такой случай. Со мной в роте служил Дмитрий Ильич Завидонов. Это – бывший начальник областного управления МВД. Генерал! Но на фронте он был простым солдатом. Да еще – в возрасте, близком к моему. Представляешь, какая мотивация, какой неистовый патриотизм у такого человека?
"Дмитрий, может, хотя бы лейтенантом пойдешь?", – как-то спросил я его. "Да нет, – услышал в ответ, – это в полиции у меня была должность и звание. А здесь я – солдат. Во всех смыслах этого слова".
Вот так, по моим убеждениям, прежде всего и выигрывается война: не столько мудрыми генералами, сколько патриотическими солдатами. Честь и слава таким. И вечная память тем, кто не вернулся с войны.
Юлия Семененко
Материал создан при участии CFI, Agence française de développement médias, как часть Hub Bucharest Project при поддержке Министерства иностранных дел Франции.